Главная / Культура / Поэзия / Георгий Чернобровкин /

Из зимней тетради

* * *  
Действительно, здесь холодно. Зима
Всё не привыкну к этому. Когда-то
был счастлив тем, как бережно стаккато
кузнечиков дрожало… Но стена
теперь над всем, глухая, как пустыня.
Я позабыл лицо твоё и имя,
и даже то, что были мы близки.
Есть, говорят, на свете Мыс Тоски,
на Мысе том, наверное, маяк…
Ах, кто бы взял смотрителем убогим!
Я кораблям бы рисовал дороги,
призывно светом разгоняя мрак... 
Переплетая линии руки,
снежинки суетятся на ладони.
Рука застыла в снежной обороне.
Я вверх смотрю: там всё же, вопреки
и городу уставшему, и миру
звезда висит, пусть даже для блезиру,
но светит же! и я под той звездой
иду ещё почти что молодой.
И снег идёт, и тишина кругами
расходится. Уже горит рука
от снега и мелодия строга,
которую чуть слышно за словами.
Метель по Блоку. Чей-то силуэт.
Шипы оград почти оледенели.
Зима идёт четвёртую неделю,
а кажется, что миллионы лет.
О, сколько нас в девятом этом круге!
Живём и возвращаемся на круги
своя и ждём когда блеснёт маяк.
Но всё не так, и больше нет Итак,
и нас не ждут, и мы всех позабыли.
Повсюду снег. На улице зима.
Ложатся в руки посох и сума.

Се – человек. Но только он бескрылый…

 

1.
Ждали зимы, а пришла неизбывная слякоть.
Даже прошёл ледоход в ноябре, как ни странно.
Что, неужели и зиму придётся оплакать,
пусть и дождём, что стучит и стучит оловянно?
Бьётся синица в стекло, значит, кто-нибудь умер.
В доме напротив три дня не горят уже окна.
Время чумы – для писания книг и раздумий
или болезни высокой, когда одиноко.
Ты не звонишь. Абонент недоступен. Наверно,
ты собираешь в Лапландии снег для столицы.
Город стозевен. Зачем ему снег и вечерний
легкий разбег по перилам твоей рукавицы?
Раз – и в подъезде пропели тяжёлые двери.
Два. Улетела синица. Возможно, за море.
Три. На площадке – шаги. Это ты, я уверен.

Снег будет в городе завтра. Зима будет вскоре.

 

2.
Окликнешь лес, а он стоит – не дышит,
и ты замрёшь на кромке тишины,
и вдруг увидишь, что деревья выше,
чем помнилось, хотя занесены
не снегопадом – чем-то невесомым,
как будто даже пахнувшим весной,
и, может быть, почти забытым домом…
И – никого на паперти лесной.
Лишь ты и лес. Как ты и Бог незримый.
И тишина, как нищенский медяк,
летит на снег твоей ладони мимо,

и всё не может в снег упасть никак.

 

3.
Янтарь повсюду, несмотря на лёд:
на соснах снег отсвечивает вишней
и небо словно окунули в мёд,
и с веток искры падают неслышно
и тают на ладони. Навсегда.
На тридевять земель в лесу ни звука.
Бредёт за снег холодная звезда
и продолжает тихий мир баюкать.
Протяжно тянет золотую нить
сестра-судьба и всё на свете ясно,
и ничего уже не изменить,

и снег идет, и сосны плачут красным.

 

* * *
Душа мычит глаголами на «– ать»,
где исключенья – только память тела.
В сухом остатке время умирать
и наблюдать, как бабочка взлетела,
как море дышит, как цветы растут,
и обирать слова с себя к финалу…
Я слышал: умирать тяжёлый труд –

проверил жизнью. Жизни было мало.

 

* * *
Чернится белая бумага
и тонет слово в тишине.
Как Лазарь, в куколке имаго,
душа покоится во мне.
Меж прутьев-рёбер выпирая,
однажды выпорхнет она,
бессмертная моя, живая
и невесомее зерна.
И хищно зрением стрекозьим
в неё вглядится небосвод,
и с ветки гулко грянет оземь
пунцовый яблоневый плод.